|
От редакции
Статьи
|
16–27
|
Веберовская концепция «рационализации» по праву считается основой его зрелой мысли. В то же время все большее внимание уделяется его «двойственному» отношению к рационализации экономических, административных и политических процессов, как и жизненного поведения в целом. Проблематика национализма и иррациональных тенденций сложной фигуры Вебера также выступает все более заметно. Хотя национализм сам по себе не может быть иррациональным, любой националист логически вынужден (по крайней мере, в качестве принципа) признать законность других — возможно, противостоящих ему — национализмов. Вебер пытался избежать этого парадокса в рассмотрении национализма, подчеркивая особую ответственность крупных государств, тем не менее включая проблематичное понятие Herrenvolk. В данной статье рассматриваются национализм по Веберу и современные националистические и популистские движения в свете его концепции суверенитета, демократии и плебисцитарного лидерства (Führerdemokratie). Автор полагает, что в XXI веке «суверенитет» превратился в предрассудок — в особенности в таких странах, как США, Россия, Турция, Венгрия и Польша, а также Великобритания в условиях текущего краха. Хотя Вебер редко использует понятие суверенитета, оно является центральным в его социологии государства, а также, как полагает автор, в его концепции рационализации. В статье также проводится параллель с тем, как Вебер использует понятие «нация». |
|
28–40
|
Теория бюрократии Макса Вебера мыслилась как одна из важнейших предпосылок для формирования современного капитализма. Вплоть до последних десятилетий предполагалось, что идеальный веберовский тип бюрократии проник во все сферы жизни и управления, в корпорации и государственное управления и даже является паттерном, организующим саму современную социальную жизнь. Сегодня веберовскую бюрократию как теорию и практику постоянно критикуют за жесткость, архаичность и неэффективность. Современные организации в условиях позднего капитализма претендуют на то, чтобы быть более гибкими и адаптирующимися к переменам. В настоящей статье обсуждается возможность концептуализации нового типа бюрократической организации — сетевой бюрократии. Автор комбинирует фукинианский и веберовский подход к анализу социальной организации, в частности, то, что Жиль Делёз называл «диаграммами Фуко», то есть диспозициями людей, вещей и пространств, выражающими отношения власти. Автор предлагает картину сетевой бюрократии, уходящей от укорененности в дисциплинарной власти к децентрализованным практикам эпохи позднего капитализма. Сетевая бюрократия предлагает гибкие инструменты контроля: гибкие рабочие часы, отсутствие жестких правил, устранение формализма в коммуникациях и рабочем процессе. Однако эта мнимая свобода дерегулирования оборачивается новой формой контроля. В отличие от классической веберовской бюрократии, контроль осуществляется посредством делегирования, создание системы самоконтроля индивидом своей собственной работы через совокупность мер скрытого паноптического наблюдения: видеокамеры, отслеживание действий сотрудника за компьютером, контроль времени пребывания на работе через электронные пропуска и т.п. Эти новые сетевые формы бюрократического контроля предполагают микроконтроль за действиями работника с помощью новых технологий и таким образом реструктурируют устаревшие отношения власти, еще сильнее уменьшая пространство личной свободы и усиливая атомизацию индивида. |
|
41–61
|
Постправда, будучи формой эпистемической демократии (Fuller, 2018), представляет собой борьбу разных объяснительных моделей за власть и признание. Какой может быть реакция социологии как дисциплины на расцвет постправды? Чтобы не отвечать на каждое ошибочное суждение, мы можем изучить имеющиеся в социологии модели установления причинно-следственных связей и указать на ошибочные логические формы этих суждений. Макс Вебер потратил пять лет на разработку нескольких моделей установления причинно-следственных связей. Чтобы построить свои модели, Вебер воспользовался теоретическим аппаратом немецкого физиолога и философа науки Иоганна фон Криса. Унаследовав логическую уязвимость теории фон Криса, модели каузальности Вебера приводят к производству нелегитимных логических суждений, как минимум, двух типов. Однако Вебер также и преуспел. Предлагаемое прочтение одной из моделей, «случайной» причинной обусловленности, добавляет новые аргументы в полемику относительно субъективно полагаемого смысла в понимающей социологии Вебера. |
|
62–88
|
Авторы настоящей статьи развивают веберовский подход, в котором этика играет центральную роль в анализе избирательного сродства между религией и экономикой. Работа М. Вебера «Протестантская этика и дух капитализма» является одним из классических социологических исследований. В ней Вебер сформулировал вопрос о соотношении религии и экономики в том смысле, что определенные типы протестантских деноминаций способствовали развитию рационального капитализма. Одним из главных факторов, на который обратил внимание Вебер, была сформулированная в этике протестантов концепция призвания. Авторы данной статьи показывают, что вторым значением этической переменной, используемой Вебером в его социологии религии, является «смирение». Такой подход делает веберовскую теорию хозяйственной этики актуальной для изучения всех основных христианских конфессий — не только католицизма и протестантизма, но и, например, православия. Целью настоящей статьи является разработка методики эмпирического исследования, основанной на данной теории. В статье разрабатывается шкала измерения этики призвания и смирения, которая может быть использована в количественных опросах. Шкала была предварительно протестирована в октябре — ноябре 2017 года в четырех странах (233 респондента в России, Швейцарии, Грузии и Румынии). После корректировки по результатам предварительного тестирования шкала была применена в опросе прихожан четырех христианских конфессий в России (1262 респондента) в 2017–2018 гг.: православных, католиков, «традиционных» протестантов (лютеран, баптистов и др.) и «новых» протестантов (пятидесятников). |
|
89–106
|
Сочинения Макса Вебера о русских революциях в значительной степени недооценены в академическом сообществе и рассматриваются как вторичные в общем массиве веберовских социологических и политических текстов. Однако Вебер в них обращается к ключевому для него вопросу: судьбе свободы в эпоху позднего модерна. Критически оценивая шансы на успех русских либералов, Вебер возвращается к тому моменту, когда возникла современная свобода, и вычленяет особые условия, благодаря которым ее появление стало возможным. Ключевую роль сыграло то, что Вебер называет «специфически религиозной ориентацией». Свобода не является результатом экономического развития (Вебер отрицал представление, согласно которому капитализм ведет к эмансипации и связан с демократией) или же производным от идеи толерантности, основанной на индифферентности (как предполагалось в некоторых интерпретациях либерализма). Основным истоком современной свободы является религиозный радикализм (в частности, пуританский). Вебер предполагает, что современная (т. е. негативная) свобода возникает из позиции этической непреклонности, когда религиозный виртуоз отказывается подчиняться политическому (т.е. мирскому) авторитету, чтобы следовать своей вере, то есть голосу Бога. В данной статье исследуется веберовская концепция современной свободы, выстраиваемая в его работах о русских революциях в попытке углубить взаимосвязь между концепцией современной свободы и этическим радикализмом. |
|
107–119
|
Известно, что в России у Вебера было некоторое число хорошо подготовленных читателей — в первую очередь Б. Кистяковский, непосредственно связанный с веберовским академическим кругом через своего учителя Г. Еллинека, но также и целый ряд других интеллектуалов поколения 1870-х гг. и их младших товарищей — таких как П. Струве, С. Булгаков, С. Франк (входящий в этот интеллектуальный круг через своего старшего друга и покровителя П. Струве). В дальнейшем они образуют основной состав редакции «Русской Мысли», в отличие от русского «Логоса», где будет собираться следующее поколение, ориентированное на другие группы немецкого академического мира. Вместе с тем непосредственных откликов на «Протестантскую этику…» в России практически не было, она не оказалась в явном центре интеллектуальных дебатов 1906–1910 гг. В данной статье внимание сосредоточено на двух развернутых реакциях и интерпретациях «Протестантской этики» — со стороны П. Струве, который первым в России достаточно развернуто отреагировал на концепцию Вебера, и С. Булгакова, предпринявшего опыт переинтерпретации веберовской концепции и приложения ее к российским условиям. Струве исходит из утраты современным христианством (как западным, так и восточным) реальной веры в воскресение — и невозможности религиозной общественности, в связи с чем христианство оказывается действующим как аскетизм вне мира. Оптика Булгакова проинтерпретирует веберовскую концепцию в общую модель влияния «глубокого идеалистического воодушевления» на хозяйственную жизнь — и переводит рассуждение в прагматическую плоскость, возможность хозяйственной «педагогики» и образования «духа» нового хозяйства, альтернативного по отношению к капитализму. |
|
120–137
|
Макс Вебер и Питирим Сорокин дали противоположные оценки причин российской смуты 1917–1918 гг., но оба ошиблись в прогнозировании ее последствий. Сравнивая их подходы, важно понять, где лежат истоки этих расхождений. Настоящая статья раскрывает значение «демократической» интерлюдии, которая проложила путь к господству большевизма в стране. Независимо от того, были ли Февральский и Октябрьский перевороты 1917 года в России внутренне не связаны между собой, или представляли два последовательных сценария российского коллапса — ответ на этот вопрос освещает как идеологические, так и теоретические корни видения российской смуты М. Вебером и П. Сорокиным. И дело здесь не только в дистанции наблюдения, но и в различиях в методологии подходов и даже в стиле политического мышления. «Социология революции» П. Сорокина была методически основана на исторических параллелях и обобщениях, которые были выражены с помощью так называемых коллективных понятий как действующих «сущностей» истории. М. Вебер, напротив, сделал невозможным даже гипотетическое предположение о действии в истории каких-либо «объективных» закономерностей, тем самым блокировав путь к эволюционным, стадийным и формационным теориям. Оба социолога принимали активное участие в политической реконструкции своих стран, однако если политическая карьера М. Вебера детально изучена, мало что известно о реальной роли П. Сорокина в механизме власти Временного правительства на разных этапах его трансформации. М. Вебер рассматривал события в России главным образом сквозь призму вопроса о дальнейшем участии России в войне и ее последствиях для Германии, находясь в сфере иллюзий о союзе с Великобританией на основе «общности духовных интересов». Пределы аналитического видения П. Сорокиным российской политической сцены были ограничены тем, что он представлял в своем лице российский политический позитивизм и российское политическое масонство. |
|
138–145
|
Влияние Первой мировой войны на личность, социологию, политическую деятельность и взгляды Макса Вебера изучено недостаточно. Завершающееся издание полного собрания его сочинений, содержащее личную переписку и публицистику военных лет, открывает новые возможности исследования названных вопросов. Некоторые из этих материалов, в том числе малоизвестные, исследуются в данной статье в аспекте веберовской исторической социологии. В начале Великой войны он пережил эмоциональный подъем и в 50-летем возрасте добился назначения военным членом лазаретной комиссии, на два года оставив почти все иные занятия. По мере затягивания войны он включился в политику в качестве публициста и общественного деятеля. В ходе войны его национально-патриотическая позиция эволюционировала от вопроса о месте Германии среди мировых держав к внутриполитическим вопросам, прежде всего необходимости скорейшего перехода к политической системе западного типа. В статье доказано, что в годы Великой войны Вебер лишь на первый взгляд сменил науку на политику в силу исторических обстоятельств. Обращения Вебера-публициста к общегерманской аудитории, его публичные выступления, подписание коллективных воззваний, его личная переписка, проникнуты теоретическими положениями его исторической социологии. |
|
146–173
|
К числу канонических жанров современной социально-философской и социально-научной мысли относится особый тип исследования, который в немецкой социологии и социальной теории XX века было принято называть «диагнозом эпохи» (Zeitdiagnose), т.е. анализом конкретной исторической ситуации. Первоклассный пример такого применения социально-теоретического знания для диагноза и прогноза актуальных тенденций развития современности дают статьи, публикации и выступления Макса Вебера последних военных и первых послевоенных лет. Статья посвящена политическому и социальному диагнозу эпохи, данному Вебером в его статьях 1917–1919 годов, связанных с обсуждением проблем послевоенного переустройства Германии на демократических началах. Особое внимание уделяется оценке Вебером путей политического и социального развития Германии после поражения в мировой войне и Ноябрьской революции 1918 года. Отдельно рассматриваются взгляды Вебера на перспективы социалистической революции в странах Центральной Европы после окончания мировой войны по образцу большевистской революции в России 1917 года. Подробно освящаются и анализируются также предложения Вебера по реформе политической и избирательной системы Германской империи. В заключительной части статьи дается обобщенная характеристика той теоретической схемы, которой Вебер руководствовался при своем анализе событий и процессов революции 1918 года в Германии и раскрывается ее значение для понимания исторических судеб мира модерна. |
|
174–188
|
В статье рассмотрены различные подходы к изучению советского общества, которые опираются на теоретические модели, разработанные Максом Вебером, либо следуют более широкой веберовской традиции в исторической социологии. Веберианские подходы применялись в том числе и для анализа Русской революции 1917 года и ее последствий. В частности, ранняя большевистская партия характеризовалась как сообщество «идеологических виртуозов», тогда как ее дальнейшее развитие описывалось как «незавершенная рационализация» либо ретрадиционализация. В статье подчеркивается, что использование поствеберианской концепции множественных модернов позволяет преодолеть некоторые сложности, возникающие в данном случае. Особое внимание уделяется в статье анализу советской модели модерна в работах Й. Арнасона. С точки зрения этого социолога, советская модель включала в себя как наследие имперской трансформации сверху, так и революционное видение нового общества. Как указывает Арнасон, коммунизм представлял собой особую версию модерна, а не отклонение от универсального пути модернизации. В то же время в исторических исследованиях советского периода сложились два подхода, выделяющие модернистский характер советского режима либо его неотрадиционалистские аспекты. Различия между этими двумя направлениями обсуждались в работах М. Дэвид-Фокса. В статье прослеживаются параллели между новыми историческими исследованиями советского общества и (пост)веберианскими социологическими подходами. |
Рецензии
|
189–201
|
Рецензия: Kieran Allen. Weber: Sociologist of the Empire (London: Pluto Press, 2017). |
|
202–205
|
Review: M. R. Lepsius. Max Weber und seine Kreise: Essays (Tübingen: J. C. B. Mohr (Paul Siebeck), 2016). |
|