Макс Вебер и Питирим Сорокин дали противоположные оценки причин российской смуты 1917–1918 гг., но оба ошиблись в прогнозировании ее последствий. Сравнивая их подходы, важно понять, где лежат истоки этих расхождений. Настоящая статья раскрывает значение «демократической» интерлюдии, которая проложила путь к господству большевизма в стране. Независимо от того, были ли Февральский и Октябрьский перевороты 1917 года в России внутренне не связаны между собой, или представляли два последовательных сценария российского коллапса — ответ на этот вопрос освещает как идеологические, так и теоретические корни видения российской смуты М. Вебером и П. Сорокиным. И дело здесь не только в дистанции наблюдения, но и в различиях в методологии подходов и даже в стиле политического мышления. «Социология революции» П. Сорокина была методически основана на исторических параллелях и обобщениях, которые были выражены с помощью так называемых коллективных понятий как действующих «сущностей» истории. М. Вебер, напротив, сделал невозможным даже гипотетическое предположение о действии в истории каких-либо «объективных» закономерностей, тем самым блокировав путь к эволюционным, стадийным и формационным теориям. Оба социолога принимали активное участие в политической реконструкции своих стран, однако если политическая карьера М. Вебера детально изучена, мало что известно о реальной роли П. Сорокина в механизме власти Временного правительства на разных этапах его трансформации. М. Вебер рассматривал события в России главным образом сквозь призму вопроса о дальнейшем участии России в войне и ее последствиях для Германии, находясь в сфере иллюзий о союзе с Великобританией на основе «общности духовных интересов». Пределы аналитического видения П. Сорокиным российской политической сцены были ограничены тем, что он представлял в своем лице российский политический позитивизм и российское политическое масонство.