2021. т. 20. №1

Данная статья представляет собой ответ Мартина Мюллера на эссе и реплики, в которых критически разбирался перевод на русский язык его работы «Разыскивая Глобальный Восток: мышление между Севером и Югом» (Социологическое обозрение. Т. 19. № 3). Материалом для анализа были тексты, опубликованные в тематическом блоке «Глобальный Восток: политики именования и продуцирования знания» (тот же номер). В статье они проанализированы в соответствии с принципом местоположенности автора, т. е. в соответствии со стремлением выйти за пределы доминирующей социальной конструкции реальности, чтобы понять маргинализированные группы и регионы, дав им возможность высказаться. Он обращает внимание на то, как его его аргументация была обсуловлена его авторской позицией, в частности его местоположенноститью между несколькими языковыми традициями, его дисциплиной (географией) и тем, что он принадлежит к более молодому поколению исследователей. Приведены примеры конкретных реплик и позиций критиков. Автор осветил следующие стороны проблематики, сопряженной с популяризацией понятия «Глобальный Восток»: нетождественность этого понятия постсоциализму, важность «глобального» в этом понятии, плюсы и минусы понимания Глобального Востока сквозь призму стратегического эссенциализма, сложную темпоральность этого понятия («будущее для прошлого»).

В статье предпринимается попытка рассмотрения политической теологии Карла Шмитта с привлечением философско-литературного наследия Серена Кьеркегора. Для большинства современных исследователей существование этой идейной связи уже не является чем-то новым и подлежащим сомнению. В ключевых формулировках политической теологии обнаруживается диалектика исключения и всеобщего, которая предстает в том самом виде, в каком она была сформулирована Кьеркегором. Чаще всего именно исключение привлекает внимание специалистов. Однако, помимо исключения, Кьеркегор также рассуждал о повторении, и именно одноименное произведение датского философа стало источником цитаты, с помощью которой Шмитт иллюстрирует значение суверенного решения для систематического учения о государстве. В данной статье происходит переопределение основных идей Шмитта с помощью понятия повторения и демонстрируется теоретическая новизна и продуктивность такого подхода к изучению наследия одного из ключевых политических мыслителей XX века.

В статье исследуется возможность применения к международному праву политической теологии, понимаемой как специфический методологический подход. В указанном смысле ключевые тезисы политической теологии первоначально формулировались К. Шмиттом в контексте национального права, действующего в гомогенной среде. Сообразно этому в современной философии международного права политико-теологический дискурс преимущественно связан с универсалистскими проектами глобального права, основанными на аналогии с правом внутринациональным. Первая из таких стратегий — фаллоцентрическая — предполагает построение глобального правопорядка мировым гегемоном. Вторая же стратегия — «Не-Всё» — исходит из того, что международное право может быть выстроено лишь на основании непрекращающегося процесса обсуждения оснований глобального порядка максимально широким кругом субъектов. При всех различиях обе эти стратегии чают «вечного мира» и питаемы общим мессианским духом, а стало быть — утопичны. В противовес им международно-правовое наследие К. Шмитта предлагает нетипичный не-универсалистский и антимессианский взгляд на международное право как на гетерогенный глобальный правопорядок, обоснованный пространственными представлениями. Применение политической теологии к такого рода порядку затруднено, поскольку он не обоснован ясными общими представлениями и не строится по аналогии с внутринациональным правом. Тем не менее применение к гетерогенным порядкам политической теологии не исключается. Плюралистическая структура гетерогенного правопорядка может быть рассмотрена в качестве катехона, сдерживающего наступление конца истории. Кроме того, политическая теология международного права может быть применена для анализа исторических трансформаций представлений о международном правопорядке.

Статья критически рассматривает концепции социальных сетей в рамках теории систем. Предполагается, что либо социальные сети могут трактоваться как системы, либо подобное видение невозможно. Во втором случае сети понимаются как структурные сопряженности (Кампер и Шмидт) или как формы (Фухс). Среди тех, кто разделяет первый подход, — Луман, использовавший понятие «социальных сетей» для описания особенности социетальной структуры в неразвитых регионах, но он не погружался в теоретическую разработку понятия. Трактовка Тёбнера также связана с частным случаем без попыток сформулировать общую сетевую теорию. Для Боммса и Таке центральным механизмом, который связывает различные сетевые адреса (личности или организации) через неспецифическое ожидание возможного вознаграждения за услугу, является реципрокность. Анализ показывает, что данное описание дает самое полное представление о понятии, оставаясь полностью совместимым с системной теорией.

В статье автор предлагает оригинальную версию разрешения проблемы атомарности социальных событий. Актуальность темы обусловлена тем, что именно неделимость позволяет различить событие от других социальных феноменов/процессов. Событие, с точки зрения автора, должно иметь определенную длительность, которая является атомарной. На первом шаге автор, опираясь на широкий круг источников, включающих взгляды различных теоретиков, рассматривает проблему неделимости социальных событий в сложившейся теории событий. Автор отмечает, что логико-семантические трактовки неделимости событий получили большее распространение, чем утверждение онтологической атомарности. Далее автор подробно останавливается на трактовках атомарности по наблюдению. Анализируя взгляды Д. Дэвидсона, А. Ф. Филиппова и др., автор доказывает, что в случае атомарности по наблюдению: 1) довольно размытыми выглядят критерии этой атомарности; 2) событие оказывается следствием не только фигуры наблюдателя, но также его системы различения и мотивов; 3) сложности могут быть связаны с пространственным фактором; 4) само событие смешивается с фактом. Также автор считает не соответствующим современным тенденциям ограничение социальных событий только тем, что доступно взгляду человека. Далее автор показывает продуктивность осмысления события в качестве объекта. В отличие от участников дискуссий, направленных на различение события и объекта, автор использует концептуализацию объекта, предлагаемую объектно-ориентированной онтологией. События как объекты способны к изменениям, но сохраняют свою неделимость и стабильность, могут быть связаны не только с материальной, но и идеальной сферой, обладают системой различений. Предлагаемая схема позволяет утверждать невозможность негативных событий, дает основание не только говорить об атомарности события, но и подчеркивает онтологические основы этой атомарности, а также предлагает возможности мышления о социальном за пределами наблюдаемого.

В статье автор пытается предложить интерпретацию труда античного политического философа Ксенофонта Афинского, озаглавленного «Лакедемонская полития». Отталкиваясь от редко отстаиваемого ныне представления о трезвости и непредвзятости Ксенофонта к изучаемому им строю, автор концентрируется на центральной проблеме трактата — воспитании добродетельного или хорошего гражданина, ставшего залогом успеха Спарты как полиса и одновременно породившего ее славу как уникального политического образования, превозносимого всеми, но никем не копируемого. Автор последовательно прослеживает три ступени спартанского образования, описанные Ксенофонтом, а затем переходит к практикам его имплементации в зрелом возрасте. В ходе изысканий становится ясно, что законы Ликурга, как их описывает Ксенофонт, на самом деле служат двойной цели. С одной стороны, они прививают гражданам желаемые законодателем качества уважения и послушания, а также добродетель мужества; с другой — воспитывают людей, которые только имитируют их, равно как и свою законопослушность, а на деле скорее являются отъявленными преступниками, находящимися в постоянной борьбе друг с другом. Именно люди последнего типа — хорошие преступники — оказываются в Спарте у власти, и именно они, в конце концов, губят спартанское государство. Ставя такой диагноз спартанскому строю и законам Ликурга, Ксенофонт пытается показать, что решение проблемы создания хорошего гражданина, предложенное в Спарте, на самом деле является ошибочным и требует дополнительного осмысления.

В статье анализируются «мигрантские» пространства Иркутска, «создаваемые» журналистами и пользователями городских цифровых медиа. Мы рассматривали профессиональные информационные агентства, группы в «ВКонтакте», форумы как инструмент «производства пространства», соединяющий множество автобиографических описаний взаимодействия с городом, изображения, публицистические тексты в единый социально-пространственный образ. Нас интересовало, каким образом авторы текстов в цифровых медиа интегрируют в «образ Иркутска» мигрантов: существуют ли на создаваемой ими карте «мигрантские» места? В чем их особенности? Отличаются ли друг от друга «мигрантские» пространства на разных цифровых площадках? Получает ли пространственное выражение социальная маргинальность «мигранта»? Материалы подбирались в поисковой системе Google, а также — встроенных поисковых системах городских сообществ в «ВКонтакте» и форумов, по ключевым словам «Иркутск» + «мигранты» или «приезжие». Применялся метод ретроспективного онлайн-наблюдения и анализ дискурса: наблюдая за размещенными в разное время в открытом доступе диалогами пользователей и публицистическими текстами, мы определяли, в какие локальности помещают «мигрантов», «приезжих» и какими характеристиками они наделяются. Установлено, что профессиональные медиа преимущественно транслируют бюрократическое видение «мигранта» и его местоположения: он ассоциируется с набором «подозреваемых пространств», точек концентрации неформальных рабочих мест, регулярно «проверяемых» чиновниками. Пространства представлены как маргинальные, не вписывающиеся в город как установленный социально-пространственный порядок, и потому — «грязные» и опасные. Эти образы переходят в социальные медиа, где транслируемый бюрократией образ «грязных» пространств и скрывающегося там «мигранта» сталкивается с субъективным опытом пользователей, становясь более сложным и неоднозначным. Так «мигрант» помещается в более широкий спектр пространств и социальных ситуаций, постепенно становясь частью городской повседневности.

Цивилизационный подход в современной социологии направлен на прояснение отношений между социальной структурой и культурой, институтами и акторами. Цивилизационное измерение структурирования современных обществ фокусируется на раскрытии сложных взаимодействий между цивилизационным паттерном и социальной структурой. В центре внимания оказывается исторически определенная комбинация интерпретативных моделей и институциональных рамок, в которых разворачивается социальная динамика обществ. Основополагающей предпосылкой цивилизационного анализа в социологии является отказ от любых разновидностей одностороннего редукционистского, будь то социального или культурного детерминизма. Ключевыми становятся моменты различения, автономии и контингентности в переплетении структурной, институциональной, культурной сторон социального взаимодействия. Базовыми концептами цивилизационного измерения структурирования обществ являются: а) определение способа дифференциации и интеграции сфер общественной жизни; б) установление основополагающих норм и «долговых обязательств» для основных институциональных сфер; в) построение социетального центра и установление его взаимоотношений с периферией; в) конструирование коллективных идентичностей; г) формирование порядков социальной стратификации и общественного разделения труда; д) саморепрезентации и стратегии социополитических элит, а также их практики управления. Ключевые аспекты цивилизационного структурирования общественных формаций выделяются и рассматриваются на примерах имперского и советского периодов истории российского общества. Современные общества в цивилизационном измерении представляют собой сочетание: а) унаследованных цивилизационных традиций (часто с их собственными предвосхищениями модерна); б) воспринятых в ходе межцивилизационных контактов культурных и институциональных влияний «других» традиций и реакций на них; в) вырабатываемых и наследуемых собственных или заимствуемых и навязываемых извне артикуляций и видений проблематики цивилизации модерности, некоторые из которых получают значение универсальных образцов.

В статье рассматриваются идеи правоведа и историка М. В. Зызыкина (1880–1960) о вкладе церкви в международное право в контексте истории права и состояния международных отношений 1930-х годов. Особое внимание уделяется отношению православия к международному праву, поскольку Зызыкин — один из немногих правоведов, подробно исследовавших влияние на «право народов» православной церковной традиции. Его работы на эту тему (прежде всего очерк «Церковь и международное право» (1937), написанный для Оксфордской конференции практического христианства) остаются малоизвестны представителям социально-политических наук, как это произошло со многими трудами русских ученых в эмиграции в межвоенный период. В первой части нашей статьи излагаются основные моменты биографии правоведа и краткое описание его трудов, с целью показать особенности его подхода к проблеме христианского международного права. Во второй части рассматриваются основные положения о происхождении международного права (в средневековой Европе при участии церкви) в контексте позиций других правоведов-международников (Таубе, Мартенса, Камаровского, Ниса, Блюнчли). Третья часть содержит сравнительную характеристику отношения к международному праву трех христианских конфессий (католичество, протестантизм, православие) по Зызыкину, и его идею «несимметричного» вклада христианского Запада и Востока (представленного первоначально Восточной римской империей, а затем Российской империей). В четвертой части излагается наиболее оригинальная часть идейного наследия Зызыкина: сравнение двух уязвимых попыток международного объединения — Священного союза в XIX веке и Лиги Наций в XX веке. При этом правовед отдает предпочтение православно-консервативному проекту Священного союза как более реалистичному и морально-обоснованному.

Биографический метод считается прочно укорененным в западной традиции первой половины ХХ в. (Чикагская школа социологии, начатые Ф. Знанецким польские конкурсы памяти); отечественный опыт не интегрируется и не замечается. Поэтому возникший в 1990-е гг. всплеск интереса к биографическим исследованиям выглядит основанным на вовлечении наработанных исключительно за рубежом методологий. Вместе с тем, в России в тот же период имело место во многом сходное движение. В статье представлен аналитический обзор шести сюжетов этого движения и их современной рецепции: 1) Биографический институт Рыбникова, 2) исторические комиссии и общества — Истпарты и др., 3) Комакадемия, 4) Центральное Бюро Краеведения и др., 5) История гражданской войны и История фабрик и заводов, Кабинеты записей и мемуаров, 6) Комиссия по истории Великой Отечественной войны. Известные специалистам, все эти начинания до сих пор изучались узкодисциплинарно и почти безотносительно к биографическому методу. Рассмотрение развернутого ряда этих сюжетов в контексте биографического метода дает новую оптику, выявляя общие эффекты биографизирования как саморефлексии модерного общества, с участием академической науки и без нее. Обзор построен с учетом исторических реалий и в междисциплинарном поле. В анализируемых проектах прослеживается внутренняя преемственность, к их общим чертам отнесены: артикуляция социальной актуальности, темпоральный режим, особенности организации работы и методологические характеристики, которые детализируются особо на предмет релевантности методологическим установкам современной социально-гуманитарной науки.

В статье рассматривается творчество колумбийского философа и писателя Николаса Гомеса Давилы, прежде всего его пятитомное произведение «Схолии к имплицитному тексту» (Escolios a un texto implícito). Это произведение является сборником блестящих афоризмов числом более 10 000. Гомес Давила называл сам себя реакционным мыслителем, в его афоризмах выражается критический настрой к современному миру. Он критиковал недостатки демократических государств, был резко против революций и идеи прогресса, который он видел как постепенное скатывание вниз по наклонной плоскости. Его идеал — традиционное общество, организованное иерархически. Он также резко критиковал современное ему искусство, в котором осталось мало мастерства при очень больших претензиях на оригинальность. Гомес Давила — религиозный мыслитель, который не принял церковные послабления Второго Ватиканского собора. В его схолиях вырисовывается непривлекательный портрет человека наших дней. Он пишет о глупцах и пошлых людях, которые гонятся за модой, привлекающей их поверхностным блеском, в то время как «подлинный реакционер» всегда против моды. Реакционер — одиночка по своей природе, он не терпит толп, живет внутренней жизнью, общением с философией и искусством. В современном мире Гомес находит выражение гностических тенденций, от которых идет идея обожествления человека и забвения Бога. В вопросе о ценностях он выступает против релятивизма, замечая, что каждая эпоха делает видимыми одни ценности и мало внимания уделяет другим. Однако ценности не исчезают, их всегда можно оживить. О роли историка он говорит, что тот должен предоставить конкретный рассказ, отражающий дух эпохи. Он противопоставляет интеллект как нечто сухое и отвлеченное, уму, который должен проживать экзистенциальные конфликты. Некоторые сравнивали Гомеса Давилу с Ницше, но это сравнение не представляется релевантным.

Статья посвящена книге немецкого и американского политического философа Эрика Фёгелина «Новая наука политики: введение», которая считается классической работой в области политической теории ХХ столетия. Первое издание книги вышло в 1952 году, но ее русский перевод был осуществлен лишь в 2021 году. Автор статьи отмечает, что хотя мысль Фёгелина и является ясной, чтение работы затрудняет то, что сам Фёгелин переизобретал уже устоявшиеся в научном поле термины — позитивизм, гностицизм, философию истории, философию сознания и т. д. Чтобы прояснить вклад мыслителя в политическую философию, автор статьи прибегает к нескольким исследованиям, в которых этот вклад описывается. После краткого перечисления компонентов этого вклада автор рассуждает, насколько полно названные пункты отражены в «Новой науке политики». Оказывается, что хотя эта работа и написана на основе шести лекций, в ней содержатся все темы политической теории Фёгелина. Далее автор проясняет несколько ключевых терминов философа и переходит к изложению его концепции. Такой подход позволяет прояснить политическую теорию Фёгелина. Наконец, автор статьи обращается к контексту доролзовской политической теории и вкратце рассказывает о том, как на работу Фёгелина отреагировали правовед и впоследствии политический ученый Ганс Кельзен, а также описывает полемику Ханны Арендт и Фёгелина, объясняя, почему реакция Арендт на фёгелиновскую критику могла показаться странной, но на дeле таковой не была. Заканчивает автор, обращаясь к некоторым превосходным оценкам философии Фёгелина, и констатирует, что большие надежды на то, что Фёгелин станет самым главным философом ХХ столетия, не сбылись.

Статья продолжает дискуссию о книге Г. Юдина «Общественное мнение». Разбираются тезисы автора о «плебисцитарных тенденциях» техники опросов; о связях опросов с руссоистской традицией и «плебисцитарной моделью»; о вкладе Гэллапа, Шумпетера и Вебера в изобретение плебисцитаризма. В связи с предложенной моделью плебисцитаризма обсуждаются спорные моменты в трактовке идей Вебера и Шумпетера и издержки фокусировки автора на случае России 2010-х годов, принятом за образец плебисцитаризма и «воплощение идей Гэллапа». Сравниваются концептуальные модели плебисцитаризма Юдина и Урбинати, обсуждается разница в их принципах, сравниваются предложенные в них критерии аккламации и нормальной демократии. Статья обращает внимание на разное понимание демократии Гэллапом и Шумпетером, Шумпетером и Вебером; на связь между классической доктриной представительной демократии по Шумпетеру и буржуазной публичной сферой по Хабермасу; между публичной сферой и идеей квантификации мнений. Вместо гипотезы Юдина о радикальном переизобретении понятий демократии и общественного мнения в первой половине XX века предлагается схема преемственности опросов с большими проектами Нового времени: представительной демократией, публичной сферой, биополитикой. Реконструируется проблематика социальной и политической онтологии опросов, требующая дальнейшей дискуссии.

Рецензия на: Tom Nichols, The Death of Expertise: The Campaign against Established Knowledge and Why It Matters (New York: Oxford University Press, 2017).

Рецензия на: Andreas Reckwitz. Das Ende der Illusionen: Politik, Ökonomie und Kultur in der Spätmoderne (Berlin: Suhrkamp, 2019).