Статья посвящена рассмотрению потенциала сильной программы культурсоциологии в исследованиях советской песенной политики 1960–1970-х. Массовые музыкальные жанры эпохи культуриндустрий принято рассматривать в историцистской оптике эмансипации и диверсификации. В такой оптике институциональные контексты выступают лишь фоном, на котором разворачивается эволюция постфольклора. Недостаток такого подхода — в некритическом смешивании инструментов классицистской критики с современными инструментами социальной теории. Советская песенная эстрада формировала свой собственный тип песенных высказываний путём одновременного отстраивания институтов социального перформанса, музыкальной политэкономии и обслуживающего эти институты аистезиса. Нередукционистские оптики, которые, с точки зрения Александера, лежат на пересечении структуралистского и герменевтического инструментария, имеют выраженную специфику, если применять ее к массовым музыкальным жанрам. Система интонации в сочетании с поэтическим словом, доведенная, по словам Адорно, до состояния чистого механического самовоспроизводства, так или иначе подталкивает нас к описанию и дешифровке системы значений такого продукта. Чтобы поиски насыщенности в описании музыкальных феноменов не привели к новым редукциям, необходимо отказаться от того, что, на первый взгляд, связывает звучание с культурой, и заменить понятия «песня» и «музыка» на «песенное высказывание» и «музыкальное высказывание». На примере оккупировавших послевоенные песенные дискурсы понятиях «благородства», «подлинности» и «глубины» мы демонстрируем механизмы их циркуляции внутри института эстрады в связи с индуцирующими социальное воображение топосами песенного высказывания. Для этого к привычной схеме анализа адорнианской социологии шлягера и камерных музыкальных форм мы прибавляем установку на насыщенное описание, в котором культурные смыслы, поставляемые песенными высказываниями, предстают в тесной связке с советским социальным воображением.