2011. т. 10. №3

Объяснительные возможности «сильной программы» культурсоциологии в значительной степени проистекают из дюркгеймовской теории сакрального. Вместе с тем анализируя то, как культурсоциология распоряжается этим ресурсом, мы фиксируем существенное отклонение от теории Э. Дюркгейма, равно как и от большинства других теорий сакрального. Это связано с понятием амбивалентности сакрального, которое в рамках «сильной программы» либо игнорируется, либо трактуется ошибочно. Решая эту историко-социологическую задачу, мы приходим к выводу, что причина отклонения лежит в теории Дюркгейма. Дюркгейм не игнорировал понятие амбивалентности сакрального и верно трактовал сам феномен, однако он дал ему не вполне корректное объяснение, которое к тому же противоречило его теории в целом. Объяснение Дюркгейма позволяет описывать часть феноменов первобытной жизни, но неприложимо к анализу современных обществ. Мы предполагаем, что именно поэтому свойство амбивалентности сакрального оказывается практически невостребованным в культурсоциологии. Вскрывая это противоречие, мы предлагаем альтернативное решение проблемы амбивалентности сакрального, позволяющее, как мы надеемся, преодолеть теоретическое противоречие и существенно усилить объяснительные возможности культурсоциологии.

Статья посвящена изучению эффектов оповседневливания абсолютных событий — событий, разрушающих и создающих социальные порядки, а потому неизменно выбивающихся из течения рутинных практик. Автор исследует различные типы реакций повседневного мира на явления экстраординарного экзистенциального характера, возвращаясь тем самым к ключевому для социологии повседневности вопросу о связи обыденного и трансцендентного измерения социальной реальности.

В рецензии на книгу Лео Штрауса «О тирании», вышедшей в одном из ведущих американских журналов по политической теории, Эрик Фёгелин, указав на высокое значение текста своего оппонента, позволил себе не согласиться с несколькими ключевыми выводами Штрауса. Особенно его заинтересовала тема сравнения «древней» и «современной» тирании, а также идея Штрауса о том, что текст «Гиерон» роднит древнюю и современную политическую философию, так как «тираническое учение» Ксенофонта, автора «Гиерона», очень близко учению Макьявелли, изложенному в «Государе». Фёгелин замечает, что на самом деле эта мысль не совсем верна, и учение Макьявелли посвящено не точно такой же проблеме, какой был посвящен текст Ксенофонта, потому что тексты создавались в разных исторических контекстах. Главная задача — понять современную тиранию, но, говорит Фёгелин, этого не произойдет, если мы, как Штраус, будем считать, что древняя и современная тирания — суть одно.

В данном разделе своей книги «Теория коммуникативного действия» Юрген Хабермас рассматривает правовые воззрения Макса Вебера. С точки зрения Хабермаса, Вебер толкует право таким образом, что оно оказывается отделенным от ценностной сферы и с самого начала способно выступать в качестве институционального воплощения когнитивно-инструментальной рациональности. Для Вебера современное право характеризуется тремя формальными признаками: позитивностью, легализмом и формальностью. Эти признаки соотносятся, соответственно, с модусами правовой значимости и установления права, с критериями наказуемости и модусами санкций и, наконец, с типом организации правового действия. Доминирование в представлении Вебера о праве целерациональной применимости правовых организационных средств позволяет Хабермасу выдвинуть ряд критических аргументов. С его точки зрения, веберовская теория действия мешает тому адекватно понимать принципы функционирования современного права, поскольку учитывает только один аспект тенденций к юридизации: отделение подсистем целерационального действия от их морально-практических оснований вследствие рационализации ориентаций действия.