@ARTICLE{27043461_217766565_2018, 
	author = {И. Каспэ}, 
	keywords = {, Ленинградская блокада, поздний социализм, коммеморативное пространство, сакральное пространство, утопическое пространствокультура смерти},
	title = {Место смерти: о значении Ленинградской блокады в позднесоветской культуре},
	journal = {Социологическое обозрение},
	year = {2018},
	volume = {17},
	number = {1},
	pages = {59-105},
	url = {https://sociologica.hse.ru/2018-17-1/217766565.html},
	publisher = {},
	abstract = {В данной статье предпринимается попытка выяснить, какое место блокадный Ленинград занимал на «когнитивной карте» позднесоветской культуры (1960-1980-е годы). Образ, или, точнее, образы, осажденного города, воспроизводившиеся в эти десятилетия, рассматриваются автором в связи с проблематикой пространственного восприятия. В центре исследования — Пискаревское кладбище, особое пространство, вынесенное за пределы «исторического Петербурга» и организованное для выполнения мемориальных задач. Однако автор отказывается формулировать свои цели в терминах «коллективной памяти» и исследует те символически нагруженные и экзистенциально значимые практики, которые скрываются за мемориальной риторикой и в действительности не имеют отношения к мнемоническим процедурам. Статья опирается на два типа источников: к одному относятся советские альбомы и туристические брошюры, посвященные Пискаревскому кладбищу, к другому — воспоминания респондентов о посещении этого мемориала в позднесоветское время. В первом случае речь идет о нормативном взгляде, регламентирующем аффекты и задающем режимы скорби, во втором — о возможностях реконструкции сложного персонального опыта, нередко сопряженного, как показывается в статье, с глубокими эмоциональными потрясениями. Дополняя друг друга, эти источники позволяют увидеть образ блокадного Ленинграда как своего рода проекцию представлений о смерти, как символический «ад», располагавшийся на противоположном полюсе от символического «рая» — утопического коммунистического будущего.},
	annote = {В данной статье предпринимается попытка выяснить, какое место блокадный Ленинград занимал на «когнитивной карте» позднесоветской культуры (1960-1980-е годы). Образ, или, точнее, образы, осажденного города, воспроизводившиеся в эти десятилетия, рассматриваются автором в связи с проблематикой пространственного восприятия. В центре исследования — Пискаревское кладбище, особое пространство, вынесенное за пределы «исторического Петербурга» и организованное для выполнения мемориальных задач. Однако автор отказывается формулировать свои цели в терминах «коллективной памяти» и исследует те символически нагруженные и экзистенциально значимые практики, которые скрываются за мемориальной риторикой и в действительности не имеют отношения к мнемоническим процедурам. Статья опирается на два типа источников: к одному относятся советские альбомы и туристические брошюры, посвященные Пискаревскому кладбищу, к другому — воспоминания респондентов о посещении этого мемориала в позднесоветское время. В первом случае речь идет о нормативном взгляде, регламентирующем аффекты и задающем режимы скорби, во втором — о возможностях реконструкции сложного персонального опыта, нередко сопряженного, как показывается в статье, с глубокими эмоциональными потрясениями. Дополняя друг друга, эти источники позволяют увидеть образ блокадного Ленинграда как своего рода проекцию представлений о смерти, как символический «ад», располагавшийся на противоположном полюсе от символического «рая» — утопического коммунистического будущего.}
}